– Это тебе, – говорит мама утром в четверг, когда я спускаюсь к завтраку.
Она передает мне письмо из университета Джорджии: я сразу узнаю адрес и эмблему. Конверт маленький, не такой, как те, в которых я отправляла документы. Просто обычный конверт, как раз подойдет для сообщения, что декан отзывает мою стипендию и отказывает мне в возможности учиться. Спешим сообщить, что в программу стипендиатов университета Джорджии вы были зачислены в результате технического сбоя. Согласно документам, наше отделение намеревалось принять другую Лиа Берк, у которой в жизни не такой бардак. Приносим извинения за возможные неудобства.
– Ты его откроешь или как? – спрашивает мама, облокотившись на стол. У нее накрашены глаза – она иногда красится на работу, – и это делает ее совершенно неотразимой. Глаза кажутся ярко-зелеными. Для протокола: когда твоя мама сексуальнее тебя, это отстой.
Я делаю глубокий вдох и вскрываю конверт. Мама изучает меня, пока я читаю письмо.
– Все нормально?
– Да, отлично. – Я понемногу расслабляюсь. – Просто сообщают мне о датах посещений и празднике для зачисленных студентов.
– Думаю, нам стоит сходить.
– Да зачем.
Все эти мероприятия на самом деле ни к чему. Моя мама, в отличие от мамы Саймона или Ника, не может просто взять и свалить с работы, чтобы съездить со мной в университет. Не могу ее представить во время такого визита. Я никогда не ездила на дни открытых дверей, но Саймон рассказывал, что обычно это выглядит так: родители задают вопросы, их дети сходят с ума от неловкости. Папа Саймона вообще умудрился спросить у сопровождающего их в университете Дьюка гида, не собираются ли они «подумать об обустройстве пространства для геев».
«Мне хотелось лечь и сдохнуть», – сказал тогда Саймон.
Окажись моя мама на дне открытых дверей, она сидела бы где-нибудь сзади и закатывала глаза, слушая остальных родителей. А сынок какого-нибудь богатея наверняка решил бы за ней приударить.
– Правда, не нужно никуда ехать.
– А вот мне кажется, что тебе стоит во всем этом поучаствовать, – улыбается мама в ответ. – Дай только я разберусь с работой, и поедем на весь день. Кстати, у Уэллса семья в Афинах, так что…
– Не хочу ехать с ним в университет, – говорю я с подозрением.
Она хлопает меня по руке.
– Обсудим это позже. Йогурт будешь?
– Ага. – Я зачесываю назад волосы. – И вообще я просто посмотрю, когда туда поедет Морган, и скажу, что я из Хиршей.
– Отличная мысль. И не забудь толстовку с эмблемой Технологического института, чтобы влиться в семью.
– Блестяще! После этого меня уж точно все полюбят.
Телефон жужжит. Сообщение от Саймона.
Моя. Жизнь. Отстой. Лиа. Боже мой.– Так, мне пора, – говорит мама, оставляя на столе йогурт. – Не скучай.
Я прощаюсь с ней и снова возвращаюсь к телефону, чтобы напечатать:
Вставай в очередьЛадно, это было смешно, – пишет Саймон, – но у меня проблема.
Что стряслось?Три точки.
Потом:
У меня голос срывается!Чего?Когда я пою.Как мило.Я ставлю смайлик с глазами-сердечками и принимаюсь за йогурт.
ЛИА, ЭТО НЕ МИЛО. ЗАВТРА ПРЕМЬЕРА. ПРОГОН ДЛЯ ШКОЛЫ ВОТ-ВОТ НАЧНЕТСЯ.Кажется, ты нервничаешь.ИЩЕ КАК.*еще. Срань господня, поверить не могу, что опечатался. Да еще большими буквами, жесть, не говори Брэму АААААААААААРРРРРРГХ ОЙВСЕСаймон. Все будет зашибись.Я выкидываю банку из-под йогурта и отправляю грязную ложку в раковину. Восемь пятнадцать. Пора бежать на автобусную остановку. Плевать, что на улице холодрыга. Мои бедные пальчики, печатающие сообщения, меня проклянут.
Он ни разу не слышал, как я пою, и теперь точно меня бросит.Я не могу удержаться от смеха. Брэм бросит тебя, когда услышит, как ты поешь?
Ага,Он что, правда никогда не слышал, как ты поешь?Я НЕ ПОЮ.И тут же следом: Кроме шуток, что, если я так и буду хрипеть и меня закидают помидорами и стащат со сцены огромным кривым крюком, как в старые добрые времена??Если это случитсянепременно сниму все на телефон.Когда я выхожу из автобуса, Нора уже поджидает меня на остановке.
– Слава богу, ты пришла. Занята? – Она нервно приглаживает свои кудри. Ни разу не видела ее такой встревоженной – даже когда одиннадцатилетний Саймон испек брауни в форме какашек и торжественно съел их у нас на глазах.
– В чем дело?
– Мартин Эддисон заболел, – медленно отвечает она, будто не веря собственным словам, и часто моргает.
– Ладно, не буду с ним сегодня целоваться.
По-моему, она меня даже не слушает.
– Поэтому сегодня он остался дома, чтобы завтра быть в форме. Это значит, у нас нет Рубена, а прогон начинается… прямо сейчас. Так что я подумала…
– Я не смогу сыграть Рубена.
– Да неужто. – Она поджимает губы.
– Нора, я отвратительно пою, и ты об этом знаешь.
– Да знаю я. Я и не предлагаю… ох. – У нее вырывается нервный смешок. – Вместо Мартина на сцену выйдет Кэл, я займу его место, а ты должна стать мной.
– Стать тобой?
– Занять место ассистента режиссера.
– Ладно. – Я выдерживаю паузу. – И что нужно делать?
Она срывается с места так, что догонять ее мне приходится почти бегом.
– Хм, смотри, я беру на себя гарнитуру, буду давать указания, – говорит она. – Тебе нужно будет следить за актерами – чтобы они находились там, где нужно, – помогать двигать декорации и вообще везде успевать. Ты же справишься, правда? Просто кричи на них. У тебя получится.
– Ты на что намекаешь?
– Только… – Она замирает на месте, чтобы окинуть меня оценивающим взглядом. – Черт. Что-нибудь черное у тебя есть? Или темно-синее? Толстовка какая-нибудь?
– Ну… с собой нет. – Я смотрю вниз, на свой сегодняшний наряд: мятно-зеленое платье без рукавов, темно-зеленый кардиган, серые колготки и золотистые берцы. На дворе День святого Патрика, что еще я могла надеть?
– Ладно. – Нора потирает щеку в задумчивости. – Ладно. Я что-нибудь придумаю. Пока иди за кулисы, кто-нибудь поможет тебе подготовиться. Огромное спасибо, что согласилась помочь.
Не припомню, чтобы я соглашалась, но Нора уже убегает по коридору прочь, а я обнаруживаю себя у дверей за кулисы. Значит, ассистент режиссера. Деваться некуда.
Внутри царит жуткий хаос. Кажется, Кэл – тайный тиран и диктатор, потому что стоило ему отлучиться, как все тут же пошло вразнос. Девятиклассники возятся с пастушьими посохами на столе с реквизитом – и посохи эти выглядят один в один как те кривые крюки из кошмаров Саймона. Двое Заросших Исмаилитов обнимаются за занавесом, Тейлор сидит на полу, закрыв глаза. Похоже, она медитирует.
Аккуратно выглянув из-за занавеса, я вижу в зале толпу полусонных школьников всех возрастов. Моя команда заняла первый ряд: Брэм, Гаррет, Морган и Анна. Пустое место в середине явно ждет меня, и это неожиданно трогательно.
– Эй! – окликает меня невесть откуда взявшаяся Нора. В руках у нее бесформенная куча ткани. – Держи. Это Гаррета, так что большую часть твоего платья она скроет. Прости за запах.
Я осторожно разворачиваю ткань, держа ее на вытянутых руках. Это темно-синяя толстовка, на груди вышита крошечная желтая куртка – эмблема чертового Технологического института Джорджии. Несмотря на это, она мне в самый раз, потому что Гаррет высокий и мускулистый. И да, она пахнет – дезодорантом «Олд Спайс», как и сам Гаррет. Теперь я чувствую себя как чирлидерша годов этак 1950-х, надевшая спортивную куртку своего парня. Как если бы кто-то заявил на меня права.
Впрочем, я стараюсь об этом не думать, а следую за Норой, которая лавирует среди всего этого балагана, на глазах превращаясь из милой девочки в генерала, который не берет пленных. Обычно она такая конфетка, а сейчас… ничего себе! Уничижительные взгляды и перекличка актеров действуют как магия: постепенно все собираются с мыслями. Нора заканчивает свой маршрут за режиссерским пультом Кэла: надевает наушники с микрофоном и начинает листать его блокнот. Какое-то время я наблюдаю за ней, потом ухожу к столу с реквизитом, где царит страшный бардак. Кругом валяются наручники и солнечные очки, на полу тоже разбросаны вещи. Собрав их, я навожу порядок.
– Внимание, пять минут до начала, – говорит мисс Олбрайт, выглядывая из-за занавеса.
Ко мне пробирается Саймон.
– Лиа, почему на тебе толстовка Технологички?
– Это Гаррета. – Когда он делает большие глаза, я спешу прояснить ситуацию: – Ты сейчас все неправильно понял, ясно? Твоя сестра настояла, чтобы я ее надела.
– Ты меня запутала.
– Забей, – улыбаюсь я. – Тебе полегчало?
– Не-а.
– Ну же…
Он поднимает глаза.
– Ты выступишь лучше всех!
Пару секунд он таращится на меня, как будто не может поверить услышанному. Господи, я что, правда такая свинья? Он же должен понимать, что я его обожаю! Да, я говорю об этом не слишком часто, но вот как-то нет у меня привычки расхаживать по школе и со всей возможной теплотой и искренностью вещать о том, насколько я ценю своих друзей. Я не Эбби. Но мне всегда казалось, Саймон знает, как я им восхищаюсь. Как это можно не заметить? Я же сохла по нему всю среднюю школу. Да-да. А что касается тех футболок с волками… Да, они стремные, но есть в них что-то сексуальное.
Он моргает, поправляет очки и внезапно расплывается в одной из своих фирменных улыбок.
– Люблю тебя, Лиа.
– Ага, ну да.
– «Я тебя тоже люблю, Саймон», – добавляет он, пародируя мой голос.
– Я тебя тоже люблю, Саймон, – послушно повторяю я, закатывая глаза.
– Симеон, – поправляет он, и в такт его словам звучит первая нота увертюры.
Кэл Прайс настолько плох как актер, что у меня нет слов.
Он помнит все реплики, но Рубен в его исполнении похож на исключительно учтивого дедушку-бухгалтера. Поет он тоже отвратительно, просто до смешного плохо, но несмотря на это держится настолько уверенно и забавно, что хочется потрепать его по щеке. Примерно такое же чувство вызывают малыши на детском утреннике. Два с минусом за талант, пять с плюсом за очарование.
Остальные актеры тоже отстают, но не все так плохо. Тейлор поет великолепно, у Саймона не срывается голос, и не совру, если скажу, что Ник возмутительно хорош в плаще снов Иосифа.
Когда спектакль заканчивается, я ловлю Саймона за рукав и крепко обнимаю. Он явно удивлен.
– Ты сыграл лучше всех, – говорю я, и он краснеет. Потом ловит мои руки, складывает их ладонями и с минуту молча смотрит на меня с улыбкой.
– Ты замечательная подруга, – сообщает он наконец.
Это заявление застает меня врасплох, настолько искренне и тепло звучат его слова.
Вереница актеров тянется в гримерки: обедать в костюмах запрещено, поэтому им нужно переодеться. Все, кроме Кэла – тот направляется к Норе. Она снимает наушники и обнимает его, по-настоящему, так что их тела соприкасаются, а Кэл шепчет что-то ей на ухо. Они так и стоят вместе, вряд ли замечая мой взгляд, но стоит Кэлу уйти в гримерку, как я оказываюсь у ее стола.
– Итак… Вы с Кэлом?..
– Молчи.
– Это было офигенно мило.
– Ничего не было. Между нами ничего нет.
– Охотно верю. Вот только у меня все встало, пока я на вас смотрела.
– Лиа!
– Просто делюсь наблюдением.
Она неразборчиво бурчит и прячет лицо в ладонях, но я замечаю улыбку.
– Привет. – Кто-то легонько бьет меня по пятке. Обернувшись, я вижу Брэма. – Мы хотим съездить куда-нибудь на обед. Хотите с нами?
Нора качает головой.
– Мне нельзя уходить. Через сорок пять минут начинается следующий спектакль.
– А, окей.
– А кто едет?
– Только я, Гаррет, Морган и Анна.
– Иди с ними, Лиа, – говорит Нора.
– Не хочу вас бросать тут одних.
– Мы справимся, – улыбается она в ответ. – Кэла разжаловали обратно в помощники режиссера.
– Ничего себе. А кто тогда будет играть Рубена?
– Мисс Олбрайт.
– Уверена, ей пойдет борода.
Брэм следит за нашим диалогом с полуулыбкой.
– Так ты едешь?
– Похоже на то. – Я невозмутимо скрещиваю руки, потому что снова кажусь себе очень маленькой и хрупкой в огромной толстовке Гаррета. Наверное, это чувство знакомо всем девушкам, у которых есть бойфренд; мне не доводилось проверить на собственном опыте, но, полагаю, я права. Возникает ощущение, что ты нечто крохотное, бесценное и кому-то жизненно необходимое. Не могу решить, бесит меня это или я просто считаю, что это должно меня бесить.
Саймон и остальные разбежались по гримеркам, поэтому, попрощавшись с Норой, мы с Брэмом идем через атриум. Анна сидит на бортике возле выезда, Гаррет, бурно жестикулируя, рассказывает что-то Морган. Поймав мой взгляд, он улыбается, а стоит нам подойти ближе, ловит за рукав:
– Вижу, ты теперь поклонница Технологички?
– Да иди ты. – Я улыбаюсь в ответ, внезапно осознав, что могла бы уже давно снять его толстовку. – Полагаю, ты хочешь получить свою кофту обратно.
– Но у тебя такой уютный вид.
– Э-э?..
На его щеках проступает легкий румянец.
– Я неправильно выразился. Не уютный. – Он нервно сглатывает. – Она тебе идет.
– Мне идет? – прищуриваюсь я.
– Ну да.
Я стягиваю толстовку, комкаю и сую ему в руки.
– Засранец ты, Гаррет.
Он ловит толстовку, с улыбкой морща нос, и я понимаю, что он вообще-то довольно милый: светлые волосы, ярко-голубые глаза, россыпь веснушек на носу. У меня все щеки усыпаны, а у него их немного, и выглядят они мило, и нежно, и забавно. Внезапно я вспоминаю, что Гаррет играет на фортепиано, хотя пальцы у него совсем не похожи на пальцы музыканта: длинные, да, но мясистые. Сейчас он сжимает ими толстовку так крепко, будто пытается удушить.
– На что ты смотришь?
Я слышу напряжение в его голосе и поднимаю взгляд.
– Ни на что.
Брэм прочищает горло.
– Так, ребята, как насчет «Рио Браво»?
– О да, детка, – тут же соглашается Гаррет, потом замолкает и косится на меня. – А ты туда хочешь?
– Отличная идея.
– Поехали уже. Вперед, я за рулем. – Морган подхватывает меня под руку. Я в свою очередь ловлю под руку Анну и в этот момент чувствую себя абсолютно счастливой. Саймона и Ника я люблю всем сердцем – как и остальных ребят, но Морган и Анна – это что-то. Мы с ними на одной волне. Это не означает, что нужно всегда и во всем друг с другом соглашаться; например, Морган любит смотреть аниме в дубляже (еретичка!), а Анна считает Мамору Чиба[5] «не особо привлекательным». Но все остальное время мы как будто мысли читаем. Если Тейлор опять строит из себя диву на репетиции, нам даже не нужно смотреть друг на друга: синхронно мысленно закатывать глаза у нас получается и без этого. В седьмом классе мы неделю пытались убедить всех, что на самом деле сестры – и это несмотря на то, что Анна наполовину китаянка, Морган – еврейка, а я одна в обхвате больше их двоих вместе взятых.
Но самое главное – я всегда могу на них положиться. Как и они на меня. Когда в прошлом году Анна подцепила желудочный грипп, мы с Морган разыграли для нее потасовку в столовой, которую она пропустила. В седьмом классе Морган устраивала акцию протеста против расистской пьесы на День благодарения, и я нарисовала для нее пятьдесят шесть плакатов. Сейчас, когда Ник и Саймон отправились в далекую и загадочную Страну Отношений, мы с Морган и Анной прикалываемся над ними. И плевать, что им нравится Journey, они все равно мои самые лучшие подруги.
– Где твой рюкзак? – неожиданно спрашивает Морган.
– В шкафчике, а что?
– Пойдешь забирать?
– А мы что, не будем потом возвращаться сюда?
Вот вам еще одна страшная правда: я ни разу не прогуливала школу. В прошлом году, пока мы с Саймоном и Ником были в ссоре, я просидела пару уроков в кладовой музыкальной комнаты, но из здания-то я при этом не выходила. Не поймите меня неправильно: все вокруг прогуливают, и ладно, просто лично меня эта идея заставляет нервничать. Отчасти потому, что я не хочу подвергать риску свою стипендию, отчасти… Трудно сказать. Может, я просто альфа-ботан.
– Лиа, не волнуйся, – убеждает меня Морган. – Я уже делала так. Даже Брэм прогуливал уроки.
Покосившись на Брэма, я вижу, что он смущенно улыбается.
Если я собираюсь ступить на путь прогульщика, сегодня идеальный для этого день. Учителя решат, что я пропускаю третий и четвертый уроки, потому что смотрю репетицию мюзикла. Если подумать, я бы все равно отсутствовала до конца дня, потому что пришлось бы подменять Нору – никто же не знает, что актерская карьера Кэла закончилась, не начавшись.
– Так что? – спрашивает Морган.
– По рукам. Едем, – киваю я.
Машина Морган – блестящая модная «Джетта» – даже пахнет так, будто только что из салона. Родители подарили ее на восемнадцатый день рождения Морган, так что тут есть GPS, спутниковое радио и даже небольшой экран, который показывает, не рискуешь ли ты задеть что-нибудь на задней передаче. И новая она или нет, но на заднем стекле уже красуется наклейка с логотипом университета Джорджии.
Я занимаю место рядом с водителем, не сомневаясь, что Гаррет с высоты своих шести футов двух дюймов[6] меня проклянет. Но он невозмутимо усаживается посередине заднего сиденья, наклонившись вперед и положив руки на подголовники. В результате я то и дело задеваю волосами его пальцы. Иногда мне кажется, Гаррет заранее прикидывает, как бы так сесть или встать, чтобы заставить окружающих чувствовать себя неловко, – а потом занимает именно это положение.
– Проезжаем охрану, – говорит он. – Улыбаемся и машем. Пусть думают, что нам можно покидать территорию школы.
– Гаррет, старшеклассникам и так можно это делать.
– Что, серьезно? – Вид у него удивленный.
Морган ползет к воротам. Она водит так, будто прилетела к нам с другой планеты и до сих пор не может оправиться от ужаса, так что мы движемся со скоростью улитки, так резко останавливаясь под знаками и на светофорах, будто они появляются из ниоткуда. Я включаю музыку: мрачноватый фолк, песню я не знаю, но она мне скорее нравится. Да, нравится: она милая, но при этом выворачивает наизнанку душу, а солистка поет так, будто ей знакомо это чувство.
– Чья это песня? – спрашиваю я.
Морган тормозит перед очередным красным светофором.
– Ребекка Лоэб. Обожаю ее.
Вчера она обожала Don’t Stop Believin’, так что это без преувеличения прорыв в ее личной музыкальной истории.
– Морган, ты официально помилована.
Мы доползаем до «Рио Браво», вываливаемся из машины и торопимся внутрь. Я расправляю плечи и стараюсь держать спину прямо. Вряд ли кто-то вообще заметит, но мне не хочется выглядеть подростком, который прогуливает школу, пускай даже так и есть. Администратор проводит нас в большую кабинку в конце зала, официант сразу же приносит кукурузные чипсы, и мы заказываем напитки.
Гаррет наклоняется ко мне.
– Дай угадаю: ты будешь колу.
– Возможно, – улыбаюсь я.
Брэм и Анна переглядываются.
– Она будет колу, – говорит Гаррет.
– Прости, но я и сама справлюсь. – Я широко улыбаюсь официанту и прошу: – Колу, пожалуйста.
Я не шучу, но остальные смеются. Даже Гаррет.
– А ты забавная, Берк, – говорит он.
Покраснев, я поворачиваюсь к Морган.
– Слушай, хотела спросить: а ты поедешь на день открытых дверей и встречу абитуриентов?
– Я собиралась спросить тебя о том же. – Морган расплывается в улыбке. – Мы уже обсуждали это с Эбби, решили, можно было бы съездить туда втроем на весенних каникулах. Она с тобой уже советовалась?
Хм. Эбби. Так вот о чем она хотела поговорить. Я прочищаю горло:
– Уверена, твои родители тоже захотят поехать.
– Точно захотят. Но я съезжу два раза, мне все равно.
– Вы двое – и Эбби? – удивляется Анна. – С каких пор вы друзья?
– Мы всегда дружили, – удивляется Морган.
– Да, но не так близко, чтобы организовать совместную поездку на весенние каникулы. – Анна поджимает губы, и я начинаю неловко ерзать на стуле. Она всегда странно себя ведет, когда речь заходит о колледже, и я теряюсь, не знаю, что сказать. С одной стороны, все понятно: она не с нами. С другой – сомневаюсь, что она стала бы даже пытаться подавать документы в университет Джорджии – у нее только Дьюк на уме, еще с десятого класса.
– Анна-Банана, – дразнюсь я. – Мы же не пытаемся заменить тебя ею.
Она в ответ морщит нос.
– У нее даже букв в имени столько же.
– Да, но она все равно не ты. – Морган обнимает ее за плечи.
И это правда. Эбби никогда не войдет в наш круг. Когда-то, давным-давно, я думала иначе: после ее переезда сюда мы много времени проводили вместе.
И когда я говорю «много», я действительно имею в виду много. Настолько, что моя мама уже начала задавать вопросы, весело поблескивая глазами. Разумеется, ни о чем таком речи не было. Эбби возмутительно гетеросексуальна. Она из тех людей, кто смотрит «Сейлор Мун» в святой уверенности, что Харука и Мичиру не больше чем близкие подруги, а песни Троя Сивана[7] посвящены девушкам.
Впрочем, сейчас не время думать об Эбби. Я некоторое время задумчиво таращусь на миску с чипсами, потом меняю тему:
– И что мы будем делать дальше?
– Я работаю над проектом, – отвечает Брэм.
– Над каким?
Он краснеет и пытается сдержать улыбку.
– Над приглашением на выпускной.
Спустя полтора часа Анна, Гаррет и Морган смотрят аниме у нее в гостиной, а мы с Брэмом сидим на кухне, поглощая приготовленные в микроволновке сморы[8].
– Это ты натолкнула меня на эту идею, – рассказывает Брэм.
– Я?
Он кивает на мой телефон.
– То фото, что ты мне показала…
– Ты придумал приглашение, стилизованное под бат-мицву Морган? Если да, то идея шикарная!
– Хорошая попытка, но нет, – усмехается он. – Если честно, я еще и сам не знаю. И поэтому мне нужен твой совет.
– Какой именно?
– Вспомни все самые неловкие моменты Саймона. – Он откусывает от своего смора, и маленький кусочек зефира прилипает к его губе.
– Ты же понимаешь, что тогда мы тут останемся до завтра?
– Я готов, – смеется он в ответ.
– Еще один вопрос, не по теме, но я должна выяснить: ты в детстве называл «печенье Грэма»…[9]
– «Печеньем Брэма»? – Он снова улыбается. – Вероятно. Совершенно точно.
– Прекрасно!
– Я сделаю себе еще один. Ты будешь?
– Разумеется. – Я пощипываю подбородок. – Ладно, значит, Саймон.
– Саймон.
От того, как Брэм произносит это имя – каждый его слог, – у меня в груди что-то сжимается. Как будто он дорожит каждой буквой. Это очень мило и все такое, но я ловлю себя на том, что иногда завидую: не только Саймону и Брэму – парочкам вообще. И дело не в поцелуях и прочем. Просто – представьте себя на месте Саймона. Представьте, что проживаете каждый день, точно зная, что кто-то дорожит вами. Это, наверное, лучшее во влюбленности: чувство, что вам есть место в мыслях другого человека.
Я гоню от себя эту мысль.
– Так. Фото в джинсовых шортах ты видел?
– То, где он на каминной полке? – Брэм возится на другом конце кухни, но я все равно вижу его улыбку.
– Ага. Ладно, а тот случай, когда его стошнило в восковую руку?
– Он сам мне об этом рассказал.
– Полагаю, этой историей он даже гордится. – Я прикусываю губу. – Ничего себе. Я-то думала, неловких ситуаций с участием Саймона будет море.
– Неловко вышло, да? – отшучивается Брэм. Таймер микроволновки пищит, сообщая о готовности, и какое-то время я наблюдаю, как он аккуратно собирает сморы. Не знаю больше никого, кто смог бы так бережно запечатать двумя печеньями гигантскую, вздувшуюся от жара зефирину. Когда все готово, он раскладывает их на тарелке и возвращается с ней к столу. Я уже потянулась было за новой порцией, но тут меня озаряет:
– Погоди, а ты знаешь про Саймона и «Реальную любовь»?
– Знаю, что родители заставляют его смотреть этот фильм каждое Рождество и он его ненавидит.
– Ха. Не ненавидит он его. – Я откусываю огромный кусок смора и смотрю поверх остатков на Брэма, стараясь сделать самые что ни на есть честные глаза.
– Похоже, с этим связана какая-то история, – ухмыляется Брэм.
– О да, история. История, которую написал Саймон.
Брэм уже собирается мне что-то ответить, но тут Гаррет оборачивается к нам, привставая так, что его голова показывается над спинкой дивана:
– Эй, Берк, есть вопрос. Я пытаюсь решить, что мы делаем завтра.
– Завтра?
– Мюзикл, – напоминает из своего кресла Морган.
– Да, точно.
– Ты идешь? – интересуется Гаррет.
– Да, собиралась.
Брэм и Гаррет переглядываются, хотя я не понимаю почему.
– Хочешь пойти с нами? – спрашивает Брэм. – Мы придем рано и займем лучшие места.
– Другими словами, Гринфелд не хочет, чтобы чей-то затылок заслонял задницу его парня.
Брэм только с улыбкой качает головой.
– Может, мы заранее заедем за едой, – продолжает Гаррет.
– Хорошая мысль.
– Всего лишь «хорошая»? Ах, Лиа, Лиа.
Я заставляю себя широко улыбнуться.
– Боже мой! Дождаться не могу!
– Уже лучше, – бросает он перед тем, как плюхнуться обратно на диван.
Но тем вечером мои мысли заняты не мюзиклом. Вернувшись домой, я падаю на диван с колой, и меня одолевает беспокойство. Мыслями я то и дело возвращаюсь к разговору с Морган в «Рио Браво». Эбби хочет поехать в университет Джорджии вместе с нами. Не могу сказать, что это стало для меня полной неожиданностью. Теоретически мы дружим, но из нашего потока около сотни учеников подали туда документы, и Эбби дружит с большинством из них. Она со всеми дружит. Поэтому я удивлена, что ехать на день открытых дверей она хочет с нами.
На столе вибрирует телефон, и у меня сжимается сердце.
Но это Гаррет.
Я рад, что ты завтра идешь на мюзикл, мы отлично проведем время.Свернувшись клубочком на диване, я некоторое время смотрю на экран. Гаррет так иногда делает: присылает мне сообщения, на которые и не ответишь толком, потому что это не вопрос, а утверждение. И я никогда не знаю, как поступить. Подозреваю, я ему нравлюсь. Может, я все это выдумываю, а Гаррет просто сам по себе чудной, но бывает ужасно интересно, права ли я.
Я тоже!Мне нужно отвлечься, и одним аниме тут не обойтись. Порывшись в телефоне, я нахожу какой-то фанфик и отправляюсь к себе в комнату, потому что слэшные фанфики с Драрри[11] я в гостиной не читаю. Даже когда мамы нет дома. Драрри – только в спальне. Плевать, как это звучит.
Сосредоточиться на чтении тоже не получается, и дело даже не в фике. Он-то как раз отлично написан, а Драко автору удался достаточно мерзким – и это радует; ненавижу, когда его делают сладким котиком. Простите, ребята, но он та еще сучка, что есть, то есть. И пускай в глубине души он добрый и заботливый, в случае с Драко эту заботу сначала нужно заслужить.
Именно это мне и импонирует.
Итак, отвлечься на историю не удалось, так что я закрываю файл и ставлю телефон на зарядку, а потом еще минуту шаманю, чтобы убедить его заряжаться. Кусок дерьма, а не телефон. Запустив спотифай, захожу в свой аккаунт на тамблере и просматриваю архивы. Нужно бы выложить что-то новое – или хотя бы что-то из старого поприличнее. Все они уже отсняты на телефон: я шипперю Инеж и Нину[12], Персабет[13] – поэтому на моих артах они целуются. Есть и несколько оригинальных персонажей. Пара портретов друзей, хотя эти я точно никому не покажу. Уже показала однажды – и это было ошибкой.
Я листаю фотографии, пока не нахожу карандашный набросок Беллатрисы Лестрейндж. Не самый вылизанный рисунок, но мне нравится, как схвачено выражение ее лица. А что арт небрежный – пусть, все равно у меня анонимный аккаунт. Если люди считают меня фиговым художником, так тому и быть. Они же все равно не знают, что я – это я.